Это путешествие из Москвы на Кавказ совершил в молодости Давид Львович Арманд, ставший в будущем доктором географических наук, специалистом и популяризатором географических знаний в области охраны природы. В период с 1958 по 1963 г. он был вице-президентом Московского филиала географического общества СССР. Приведенный отрывок взят из его книги воспоминаний «Путь теософа в стране советов», изданной его сыном в 2009 году.

«Я окончил институт в марте 1927 года, но временно продолжал стажироваться в МГЖД. На первое мая мы с Галочкой решили отпраздновать это событие и махнуть на Кавказ. Кстати, мы вспомнили, что задолжали сами себе свадебное путешествие. Не считать же за таковое поход в лавку за керосином!

Мы ехали на багажной полке прокуренного вагона. На каждой станции вылезали хлебнуть свежего воздуха; поезд стоял повсюду не менее 30 минут, а то и полтора часа. При этом были безмерно счастливы. В Москве Галочке повезло, она впервые в жизни с большим трудом достала по профсоюзному билету очень славные сандалии.

На вторую ночь сандалии, поставленные на полу в купе, были кем-то украдены. Я чувствовал, как она это переживала, хотя не показывал виду. В Ростове-на-Дону, пока стоял поезд, я сбегал на базар и купил какие-то безобразные бабьи матерчатые туфли, которые бедная Галочка, подвязав бечевкой, носила всё путешествие.

На третьи сутки мы увидели горы, потом въехали в них, чувствуя себя, как Алиса, вступающая в мир Зазеркалья.

Прошло ещё полсуток, и мы высадились в Туапсе; здесь предстояла пересадка на новую и, как говорили, опасную, Черноморскую железную дорогу.

Мы обошли Туапсе. Всё нас восхищало: и запах моря, и крутые узкие улочки, и садики, перекрытые виноградом. Особенно хорошо было Туапсе ночью: и горы, и разбегавшиеся россыпью золотые огни на фоне серебристой лунной дороги, уходящей до горизонта по невидимому морю.

Утром мы поехали дальше в поезде, боязливо вползавшем в многочисленные туннели, осторожно обходящем свежие обвалы. Местами поезд ожидал, когда ему расчистят и отремонтируют путь. Когда впереди показывались ремонтные рабочие, подбивавшие балласт под шпалы, со всех площадок соскакивали пассажиры и бежали к морю. Бежали и мы и бросались в его тёплые волны, радуясь чуду оказаться среди лета сразу после утопавшей в весенней грязи Москвы. Когда поезд гудел, мы вместе с другими выскакивали, подхватив под мышки рубашки и ботинки, что было сил карабкались на насыпь и догоняли проходящие подножки, кончая одеваться уже в поезде.

По дороге в Сочи мы сделали еще одну остановку в Лазаревке. Там летами жил Михаил Васильевич Муратов, лечась от туберкулеза. Утром, выйдя в сад, мы полной грудью хлебнули и тёплого морского ветра, и пения птиц, и буйного цветения трав. Господи, бывают же на Земле такие уголки и такое полное счастье!

Сочи был маленьким городом, по существу лишь зародышем современного курорта с богатыми санаториями. Однако он нам показался необычно роскошным. Особенное удивление внушил приморский бульвар с его пальмами, цветущими магнолиями, распространяющими поразительный запах, олеандрами и массивными вазонами со свисающими из них традесканциями. Мне смутно вспомнилось, что нечто подобное я видел 23 года назад, гуляя с няней в Генуе.

Мы походили по городу, подивились на его великолепие и заспешили дальше. Ведь у нас было всего семь дней на все путешествие! Железная дорога кончалась в Сочи. Мы отправились пешком в Хосту через Мацесту. А из Хосты повернули в горы. Дорога, как я могу теперь судить, была вначале довольно нудная. Она вилась среди виноградников, бахчей, плантаций табака, всё на подъём. Солнце пекло немилосердно. С непривычки голова лопалась от звона цикад. Рюкзаки, отягощенные хлебом и брынзой, закупленными в Сочи на всю дорогу, оттягивали плечи. Но ведь всё это было новое, неиспытанное и, следовательно, интересное. А главное, нельзя было угадать, какое из чудес света откроется за следующим поворотом. Понятно, что шли мы радостные, с лёгким сердцем.

За следующим поворотом открывались заросли шиповника, держидерева – шибляк. Просёлок превратился во вьючную тропу, которая петляла и вновь и вновь раздваивалась. Наконец мы заблудились окончательно и часа два вертелись среди колючек, не чая выбраться. В конце концов, мы вышли на крик петуха в невероятно грязную и жалкую деревушку Армянский базар, откуда нам показали, как пройти на Краснополянское шоссе. Здесь мы вступили в благодатную тень буково-грабового леса и по булыжному шоссе направились к конечной цели нашего путешествия – Красной Поляне. Впереди были реликтовые рощи самшитового дерева, сверкающая и бурлящая Мзымта, несущая прохладу снежных шапок Кавказа.

Шоссе было пустынно, только недалеко от Красной Поляны мы повстречали молодого монаха, истощённого, видимо, трудом, постом и молитвой. Он охотно отвечал нам на вопросы о дороге и достопримечательностях природы, которые стоит посетить. Рассказал, что он отшельник, живет в горах с несколькими ушедшими из Афона старцами. Питаются они овощами и кукурузой с возделываемого ими участка. Во время разговора он ни разу не взглянул на нас, опуская глаза долу. Нам потом объяснили, что это он – от соблазна. Ведь Галя была женщина, а отшельникам на женщин глядеть не полагается.

В этот день мы прошли почти 40 километров и без ног свалились на турбазе.

Кранная Поляна оказалась греческим селом, довольно зажиточным и, по сравнению с Армянским Базаром, упорядоченным. Жители его – усатые мужчины и крикливые мальчики – весь год лодырничали и шумели на улицах, а осенью отправлялись за орехами, каштанами, собирали фрукты в заброшенных черкесских садах и везли на ослах в Адлер и Сочи на базар. Зарабатывая на этом столько, что можно было бражничать до следующего урожая.

Понаблюдавши жизнь горластого племени, неизвестно каким ветром занесённого в Кавказские горы, мы присоединились к группе туристов и попытались взойти на Ачишхо. Группа дошла только до половины горы. Мы одолели её до вершины и вернулись с чувством удовлетворения, что побывали не только на побережье, но и в настоящем горном лесу, где достигли зоны рододендронов.

На другой день мы спустились по шоссе вниз, не доходя Адлера перешли Мзымту и решили прорваться в Гагру. В Предгорьях нам попадались русские деревни, также ужасно грязные и нищие, как и армянские. Помимо бедности чувствовалась леность: решетины на избах не были опилены вровень с краем крыши, и так и торчали, какими их привезли из леса, – все разной длины. Облезшие маленькие коровёнки стояли в загонах по колено в навозе, который никому и в голову не приходило чистить, и который зловонными лужами растекался по улицам.

Вскоре на мосту нас остановил военный патруль. Красноармейцы-грузины сообщили нам, что мы вступаем в пределы Грузинской республики и должны предъявить документы. Мы предъявили.

– Что у вас в рюкзаках? Сахар и вино проносить через границу нельзя.
– Нет ни того, ни другого.
– Вино нет? Жаль! Проходите пожалста.

По их весёлому настроению было видно, что они уже немало вина конфисковали.

Ночь застала нас на шоссе, пересекавшем приморскую равнину. Дотащились до села Пиленкова. Не обнаружив постоялого двора, попросились переночевать в первую попавшуюся избу. Утром, снова шагая по дороге, мы разговорились с прохожим.

– Где ночевали?
– В Пиленкове.
– Уж лучше бы в канаве. Село на большой дороге. Так там в каждом доме сифилиса по уши.

А мы-то вытирались хозяйским полотенцем! Содрогнувшись, оглядели самих себя: уж не ползают по одежде спирохеты. Отстав от попутчика у первого мостика, мы тщательно вымылись в реке и вытрясли одежду. Вспомнили строфу из «Хламидомонады» Олегушки:

О спирохета, о спирохета,
Ты стала жертвой санпросвета!

В полдень мы увидели стадо коричневых фризских коров, пасшихся на прекрасном, заботливо огороженном пастбище. Это были бегемоты по сравнению с русскими коровёнками. Ну, очевидно, немецкая колония, решили мы. Действительно, скоро мы вошли в село Новый Город, как небо от земли отличавшееся от армянских, греческих и русских сёл, которые мы видели. Отличные дома, тротуары мощёные, перед каждым домом мостик через кювет, да еще с перильцами. Заборы крашеные, за заборами цветы. И злые собаки, которые отвечают на стук, если попросишься переночевать. Школа, магазины, пожарное депо. К удивлению вывески, хоть и написанные готическим шрифтом, никак не поддавались расшифровке. Мы сначала отнесли это на счёт несовершенного знания немецкого языка, но вскоре заметили тильду над буквой «о» и часто удвоенные гласные. Что за притча? Оказалось, это эстонское село. Тере-тере-юмала. Вся география перевернулась вверх ногами! О существовании на Кавказе ещё и эстонцев мы не имели понятия. Видно недавно переселились. Ну и отгрохали уже Новый Город. Молодцы! Что значит, руки чешутся.

После Нового Города мы пошли по короткой дороге, по строящемуся полотну и вскоре уперлись в туннель. Не поворачивать же назад. Авось пройдем! Дело было в воскресенье, и туннель не охранялся. Пока был свет, всё шло ничего. Потом стало темно… Мы шли ощупью, время от времени чиркали спички. Под ногами стояла вода, в воде натыкались на кучи отбитого камня. Стены давили, тоннель был пробит начерно, без отделки. Полное впечатление входа в преисподнюю. А когда спички кончатся, тогда как? Но, когда оставалось всего три спички, вдали показалось выходное отверстие.

Чтобы отметить эту победу и памятуя, что не одной брынзой жив человек, мы впервые решили зайти в Гагре в столовую. Самое дешёвое блюдо, которое нам могли предложить кацо, был огнедышащий вулкан под непонятным соусом и совсем непонятным названием. Мы сожгли перцем и горчицей все внутренности и не могли доесть блюдо до конца. После этого мы готовы были выпить всё Чёрное море, если бы оно не было таким солёным.

А море штормило. Мы впервые видели его таким сердитым. Турбаза стояла у самого штранда, и волны ударялись о её террасу. Было жутко и хорошо стоять в темноте и глядеть, как вздымаются каскады брызг, стараясь достать и разбить электрический фонарь.

Утром мы побегали по Гагре и, воспользовавшись попутно машиной, отправились в Сочи. На обратном пути у нас было только одно приключение. Огнедышащее блюдо нас подвело: в Туапсе в нас не хватило одного рубля на билеты, даже при условии ничего не есть по дороге. В городе – ни одного знакомого человека. Неприятно. Но мы не растерялись. Побегав по вокзалу, мы увидели в окне одного из вагонов Михаила Васильевича, который в нужную минуту ехал в Москву. Мы заняли у него недостающий рубль.

Нам ещё нужно было заехать в Ростов-на-Дону. По просьбе Марины Станиславовны мы хотели получить свидание с Олегушкой. Дело в том, что вскоре после закрытия колонии¹ Олег осуществил свои намерения и встал на путь отшельничества. Он уехал на Кавказ и поселился в пустынных горах недалеко от Красной Поляны. Там их было несколько человек, одного из них мы и встретили по пути в Красную Поляну. С ним был и наш Борица. Жили они в крохотных избушках-землянках, выстроенных своими руками. Такую келью выстроил и Олег. Он поступил в послушники к древнему афонскому старцу-монаху.

Отшельники жили тяжёлым трудом: мотыгой и лопатой возделывали клочок земли, а зимой вырезали ложки из самшита. К весне ложек накапливалось много, и они посылали кого-нибудь продавать их на базар в Красную Поляну. На вырученные деньги покупали соль – единственный продукт, который сами они не могли ни сделать, ни вырастить.

Всё свободное время они проводили в молитве, а Олег, кроме того, писал своё философское сочинение, довести которое до конца он считал главным делом жизни.

Так продолжалось три года, причём за это время Олег один раз приезжал в Москву к матери. Он отрастил бороду, был одет в крестьянскую одежду и высокие сапоги. Юношеские черты исчезли, взгляд стал ещё мягче и направлен был как бы внутрь себя. Он к тому времени уже окончил год послушания и постригся в монахи под именем отца Онуфрия.

Борица, ещё в колонии подпавший под влияние Олега, после окончания Абрамцевского художественно-ремесленного училища упросил взять его с собой на Кавказ, и тому времени был у Олега послушником.

Отшельники не имели никаких контактов с местным населением за исключением обмена ложек на соль. Но местные власти, конечно, не могли терпеть пребывание нескольких монахов вверенным им горах. Они организовали карательный отряд, разрушили кельи, часовню, огородики, а всех монахов арестовали и увели в тюрьму.

Когда мы были на Кавказе, Олег уже сидел несколько месяцев, и Боря был там же. Мать узнала, что Олег заключён в Ростове. Поэтому мы, сделав остановку в Ростове, пошли прямо в тюрьму; мы обратились с просьбой о свидании, но дежурный нам ответил, что он выбыл по этапу два часа назад.

Мы помчались на вокзал в надежде застать тюремный вагон на путях и увидеть Олегушку хотя бы через закрытое решёткой окно. Но сколько мы не бегали по платформам и станционным путям, мы нигде не нашли ничего похожего на арестантский вагон. Обратились к милиционеру.

– Арестантский вагон ушёл.
– Куда?
– В Москву.

Нам показалось, что это большая радость. Мы думали, что мать его, Марина Станиславовна, возможно, получит с ним свидание. Когда через несколько дней мы пришли к ней, чтобы обрадовать хоть относительно, но доброй вестью, она нас встретила какими-то мёртвыми глазами:

– Они солгали вам. Они убили его в то утро.

У неё было такое лицо, что мы её не узнали.

Оказывается, Марине Станиславовне уже выдали справку, что Олегушку вместе со старцем Зосимой и другими монахами расстреляли в Ростове, никуда не вывозя. Борицу, продержав год в тюрьме, выпустили без права проживать в Москве.

Колонисты по-прежнему часто бывали у нас. Их тянуло друг к другу, а наш дом был единственным домом, где они могли встретиться.»